Проклятие феи - Страница 2

(Излюбленная теория философов этой страны гласила, что магия связана с равновесием между землей, воздухом и водой. Иными словами, создания, наделенные лапами или крыльями, нарушали равновесие со стихией земли, когда расхаживали повсюду ногами или, хуже того, летали по зыбкому воздуху, совершенно не предназначенному для поддержания твердой плоти. Движение, которое вся эта неподобающая суета порождала в жидкой стихии, еще хуже сказывалось на равновесии. Дух в рамках этой системы приравнивался к четвертой стихии – огню. В отличие от живущих в академиях философов, люди, вынужденные зарабатывать себе на жизнь в обыкновенном мире, считали все это редкостной чепухой. Однако на ярмарках склонные к театральности феи обожали подбрасывать в воздух соломинки, семена или каштаны и превращать их во что-нибудь еще до того, как они коснутся земли, причем трюк этот лучше всего удавался, если соломинки, семена или каштаны были влажными.)

Медленные создания были менее подвержены прихотям дикой магии, чем быстрые, а летающие оказывались самыми уязвимыми. Каждый воробей хранил восхитительное воспоминание о том, как однажды был ястребом. Гусеницы мало интересовали волшебство, однако бабочки проводили в зачарованном состоянии так много времени, что среди них редко доводилось видеть обычную, без хотя бы лишней пары крыльев, нескольких избыточных оборок или блесток; были и такие, чье тельце походило на крохотного человечка, облаченного в цветочные лепестки. (Считалось, что рыб, обитающих в самой опасной стихии – воде, попросту не существует. Рыбоподобные существа в прудах и ручьях были либо видениями, либо чем-то иным, находящимся под чарами, и иметь с ними дело, ловить их, а тем более есть рыбу строго воспрещалось. Все, что плавает, полагалось волшебным. Животных, которых заставали за этим занятием, считали любимцами местного водного духа или опасными безумцами, а люди даже не пытались.)

В таком существовании, неизбежно пропитанном магией, была и положительная сторона: все жили долго. Мало кто из людей не доживал до ста лет. Возраст птиц и зверей часто достигал тридцати лет, да и пятьдесят не были чем-то неслыханным. Домашних животных в этой стране разводили необычайно трезвомыслящие и ответственные люди, поскольку любые допущенные ошибки долго потом не давали им покоя.

Хотя магия встречалась повсеместно и в людях, готовых и умеющих с нею обращаться, не иссякала нужда, обычные люди, как бы тепло они ни относились к своим тетушкам или соседкам, полагали чары и чародеев ненадежными и непредсказуемыми. Никто ни разу не видел, чтобы фея превратилась в орла и взлетела над деревьями, но в детских сказках о подобном говорилось, и трудно было не верить, что это, а то и что-нибудь похлеще, вполне возможно. Разве жизнь, проведенная за работой в поле, не делает крестьян уравновешенными и здравомыслящими? Так неужели целая жизнь обращения с магией не сделает человека сумасбродным и капризным?

Многие отмечали, но редко обсуждали (и никогда в присутствии феи), что, хотя феи редко вступали в брак или (в браке или вне его) обзаводились детьми, от поколения к поколению фей вокруг меньше не становилось. Предположительно, волшебство струилось в человеческой крови так же, как и во всех остальных жидкостях, и порой его хватало на то, чтобы превратить кого-то в фею, а порой – нет. (Обычные люди предпочитали не задумываться о том, сколько вокруг может быть фей, притворяющихся обычными людьми с помощью простейшей уловки: никогда не прибегать к магии, если поблизости есть кто-то, способный это заметить.) Но при этом неукоснительно соблюдался обычай, требующий, чтобы правители этой страны не имели ни малейшего отношения к волшебству, ведь правители должны быть надежными и служить твердой опорой своему народу. Если паче чаяния кто-то из детей в семье правителя с рождения обладал магическими способностями, об этом не только не упоминалось в официальных хрониках, но даже сплетен не ходило.

А значит, когда старшему ребенку в каждом поколении правящего семейства приходила пора вступать в брак (а также, на всякий случай, следующему за ним или ней и, возможно, третьему тоже), начинался поиск и подбор возможных кандидатов: в первую очередь проверялась их неволшебность, а уже во вторую – честность, добродетель, ум и тому подобное. (Вероятность того, что предполагаемые супруги хорошо поладят в будущем, едва ли вообще упоминалась в перечне требований.) До сих пор – насколько простиралась история страны, к началу этого повествования немногим превышавшая тысячу лет, – этот подход успешно работал. И хотя ходили слухи о густой противомагической сети, которую придворные волшебники растягивали на пути даже самых чистых, чуждых магии женихов и невест, – что ж, она помогала, а только это имело значение.

Нынешний король был единственным ребенком, и к тому же ему – или его советникам – непросто дались поиски подходящей супруги. В итоге она оказалась даже не принцессой, а всего лишь графиней из какой-то захолустной маленькой страны, если чем и прославившейся, так это гончими, которых разводила королевская чета. Зато девушка была тихой, послушной долгу и, насколько могли судить искуснейшие маги страны, совершенно не владела волшебством. Все вздохнули с облегчением, когда свадьба состоялась, ибо, с тех пор как король достиг брачного возраста, ожидание затянулось почти на десять лет.

Но проходили годы, а детей у них не было.